звука «ы», а младенцы пускают пузыри и радуются совсем так же, как наши: «Гы-ы‑ы! Гы-ы‑ы!» К пяти месяцам, однако, детская гортань приноравливается к особенностям национальной артикуляции.

— Так что, — авторитетно заявила главврач, — за границу лучше отдавать до полугода: ребенку не потребуется ломать язык!

Детей принарядили, беспокойство взрослых перекинулось и на них. Уже знали, что незнакомые дяди и тети будут раздавать шоколадки и игрушки. Подкидыша Ирочку, бывшую россиянку, а ныне украинскую подданную, одели во все новое: белые банты и колготки, пестрая шотландка. Куколка!

— Как гости войдут, скажи: «Мама пришла!» — внушала Анна Сергеевна девочке. — Поняла?

Ира молча кивнула, взгляд ее был устремлен на соседку Машу с хрупкими глазами на болезненно-прозрачом личике. Руки ее прижимали к груди пеструю игрушку — Петрушку с колокольчиком на колпачке. Ира быстро выхватила игрушку, а пока разобиженная девчушка вздевала ручки к небу, готовясь зареветь, Ира с маху тяпнула ее по голове, так что колокольчик рассыпался жалобным звоном.

— Ну, бандитка, прости, Господи! — поджала губы воспитательница. — Вылитая мамаша!

Процедура усыновления-удочерения была по необходимости долгой и нарочито бюрократичной. После разоблачения группы торговцев детьми на Западной Украине правительство установило порядок, при котором все вопросы решались только в Киеве. Собрать требовалось аж восемнадцать бумаг! Для иностранцев, которые платили в казну солидные взносы, процедура была попроще. Отсюда и статистика красноречивая: за полгода на Запад увезли восьмерых крымских ребятишек, а украинские громадяне усыновили только одного… Увы.

Деньги решают все, и дебаты в парламенте относительно «разбазаривания генофонда нации» приумолкли: и сиротки пристроены, и казне доход. Тем более — что за фонд? Семя алкашей, наркоманов, проституток, тюремников… На Западе медицина нашей не чета, выправят! И, надо сказать, выправляют-таки нашу корявую поросль! Безнадежные, с нашей точки зрения, дети вырастают в здоровых хлопчиков и дивчаток. А уж что с ними происходит дальше, каковы они во взрослой жизни, статистика умалчивает.

— Добридэн! — весело оскалилась американка, втискиваясь в двери. — Добридэн, как поживем?

Дама вопросительно глянула на переводчицу, та слегка поморщилась, наблюдая за храбрыми попытками американки не сломать язык об наш великий и могучий…

— Ага-а, как поживаем?

Детей рассадили на стульчиках в полукруг; раскрыв рты, они смотрели на американку в ожидании шоколадок. Гостья, прищурясь, пыталась выловить из кучи глаз, ртов, бантов что-то соответствующее ее представлению о ее ребенке… Зависла пауза… Анна Сергеевна моргнула Ирочке, и в тишине отчетливо разнеслось:

— Моя мама пришла.

Ира проговорила фразу так, что и не разберешь сразу — с вопросом? с утверждением? Но главное было сделано. Взоры американцев сфокусировались на белокуром чуде в шотландке и с пестрым Петрушкой в руках.

— Что она сказала? — Гостья наклонилась к переводчице, и когда та повторила фразу по-английски (с утвердительной, естественно, интонацией), полное тело мадам колыхнулось, глаза затуманились; сдерживая рыдания, она произнесла низким, почти утробным голосом:

— О, май гад!

* * *

Через полтора года Ирэн Джонсон — по-русски это все равно что Иванова — с приемными родителями навестила Дом ребенка. Каштан все так же изображал бдительность, бетонный мальчик все так же ковырял занозу… Погода, однако, была зябкой, предзимней… Гости привезли шоколад и игрушки. Воспитатели, охая и ахая, разглядывали цветные фотографии: Ирэн с мамашей в машине, Ирэн с грудой игрушек в своей комнате, Ирэн в Диснейленде в обнимку с Микки-Маусом… Когда Ирэн ввели в старшую группу, воспитатели увидели росленькую, крепко сбитую, с тугими щечками девочку — по нашим меркам, почти первоклашку. Дети, как положено, раскрыли рты и уставились на гостей.

За расписным игровым столиком справа сидела трехлетняя сиротка Надя, в руках ее пестрел клоун с колокольцем на колпачке.

Что-то мелькнуло в голубых навыкате глазах юной американки. Выпростав руку, она оторвалась от мамаши, подбежала к Наденьке, дернула Петрушку и, не дожидаясь, пока та заревет, с маху тяпнула ее игрушкой. Колокольчик жалостно рассыпался.

Американцы смущенно закурлыкали. Анна Сергеевна, наблюдавшая сцену из-за спин начальства, усмехнулась и, словно подводя итог, чуть слышно проговорила:

— Ну вот, почка просыпается…

Роман Волков

Крымская колыбельная

Этот сентябрь в Крыму был холодный, дико холодный, как какой-нибудь октябрь или даже ноябрь. Причем ничего не предвещало такого мороза; прогнозы обещали лучший отдых на лучшей земле, но когда веселые туристы спускались по трапу самолета в аэропорту Феодосии, то сразу чувствовали: природа разозлилась, сбросила свою розовую маску и ощерилась на ненавистных людей древним оскалом зимы.

В разные уголки полуострова помчались пузатые маршрутки, юркие частники на разбитых «девятках» и новеньких «Фордах», забитых отдыхающими, дикарями, вербачами, туриками, подыхашками с их чемоданами, детишками, сумками, собачками и кошками, баулами, тещами, гитарами…

По крошечной коктебельской улочке, которая после московских проспектов казалась нарисованной на карте, шла семейная пара: седой полный мужчина с одышкой и симпатичная женщина лет тридцати пяти. Она безуспешно пыталась взять его под локоть: мужчина вез за собой пластиковый чемодан на колесиках, но, чувствуя посягательства спутницы, недовольно менял руку.

— Осторожней, Валера… Вот, теперь сюда… Мне Оля Глухова говорила, ну Оля, рыжая, знаешь ты ее, — быстро сыпала словами женщина, наконец завладев локтем мужа, — она тут отдыхала с Сашкой и Артемием, говорит, — место шикарное! Хозяева вежливые, номер уютный, и до моря недалеко… Вот, еще немножко.

Мужчина молчал. Он смотрел не на аккуратные домики, а в сторону, где за бухтой тяжелым темно-синим цветом давило море, а еще чуть дальше навалились на сердитое фиолетовое небо величественные, изорванные скалами горы.

— Валер, там, слышишь, терраса такая будет на втором этаже. Я специально узнавала, чтобы терраса, ну балкончик такой…

— Марина, я знаю, что терраса — это балкончик, — ответил мужчина, быстро посмотрев на жену и снова отводя взгляд вдаль.

Рядом с берегом, белым от вымытой гальки, морская вода, не оскверненная теплолюбивыми купальщиками, была светлой, даже прозрачной, как родниковая. А дальше, уходя к горизонту, море хмурилось, ежилось от холода, темнело, чернело, чтобы никто не забывал: оно Черное, грозное, суровое.

Чуть поодаль устремлялись ввысь острые пики Карадагских клыков, мучительно мечтающих сожрать дерзкое небо, закусить сладкими пушистыми облаками, запить ледяным ливнем. До скончания времен на самой вершине будет нахально грозить осерчавшему Богу Чертов палец.

Скалы неожиданно смыкались, расступались Сциллой и Харибдой, обнажая стыдливые бухты. Король и Королева Карадагских скал величественно шествовали к своему окаменевшему Трону, чтобы навсегда сесть перед погасшим Чертовым камином. И Святая гора упиралась в небо, и горький дым с ее вершины доставал до прихожей богов, и те не знали: то ли гневаться на Прометея, укравшего огонь для двуногих муравьев,